Предусмотрительно, разумно и практично.

Койот поставил бы на выходе из подземелий охрану с приказом убивать все, что попытается выйти. Это тоже была бы практичность, но единомоментная. Решить проблему раз и навсегда, но так же раз и навсегда потерять полезные ресурсы. Койот всегда так действовал, не умел делать вложения в будущее. Поэтому долгосрочным планированием дел Порта занимался Медвежатник.

Койот был харизматичен, решителен и жесток. Медвежатник — умен и расчетлив. Шиаюн решила, что оставит Койота себе, а Медвежатника подарит Хасану. Если он захочет остаться на Тарвуде. А почему ему не захотеть? Зачем еще спасать воплощенных призраков, если не для того, чтобы было кем питаться?

Входя вслед за вампиром в бронированную, изрисованную магическими узорами дверь катакомб, Шиаюн подумала о том, что души выживших призраков не достанутся Алакрану. И это тоже было хорошо. Хартвин не просто убивал людей, он приносил их в жертву. Умерев окончательно, они ушли бы к Скорпиону-полукровке, который даже не знает, что с ними делать. Но если они не умрут, за души еще можно будет поспорить.

Нет никаких сомнений в том, что сама судьба послала ей этот остров и этого вампира. Правда, судьба могла бы не ждать так долго, но теперь это уже не важно. Осталось совсем немного.

— Помните, что как только призраки станут уязвимы для вас, вы станете уязвимы для них. Для всех — не только для тех, кто воплощен. Если у них есть оружие, они смогут ранить вас оружием. У безоружных есть клыки и когти, и дыхание, от которого живые умирают в считанные часы, а мертвые теряют силы и сходят с ума. О возможностях призрачных аждахов я даже не упоминаю, об аждахах мы все знаем и так. Они сами — оружие, немногим уступающее вампирам.

Не всем вампирам.

Хасан помнил каждое слово, сказанное магистром Мадхавом, и был готов к встрече с призраками и к встрече с аждахами, воплощенными или нет. Но он знал, что вампиры — разные. Мадхав тоже это знал, да только не представлял как велика разница. А на счету Хасана были десятки уничтоженных старых упырей. И с большинством из них не сравнился бы ни один аждах, даже самый сильный и злобный.

Так что Хасан больше беспокоился о том, чтобы Шиаюн не попала под ядовитое дыхание призраков, чем о своей безопасности. Она обещала держаться за спиной, она не полезла бы в бой без крайней необходимости, ей не страшно было воздействие на разум или чувства — у демонов и то, и другое устроено иначе, чем у вампиров или людей. Но болезнь, о которой говорил Мадхав, та самая, убивающая за считанные часы, разрушала плоть. А Хасану нужно было довести Шиаюн до Ядра в относительно целом состоянии.

В каменных тоннелях было сухо и тепло. По сводчатым потолкам, по отполированным стенам вились узоры. Сцены из жизни существ, похожих на людей, существ, похожих на животных и птиц, может быть, духов, может быть, демонов. Башню Адмиралтейства вбило в самую высокую гору Тарвуда, но, как видно, это не разрушило ни гору, ни основание башни. Они срослись, слились, и Хасану казалось, что он ведет Шиаюн по корневой системе, вросшей в недра горного хребта, протянувшейся внутрь, к самому центру острова.

Каменные башни не пускают корней. Даже каменных. Но откуда-то ведь взялись эти подземелья.  

Призраки замаячили впереди, когда сцены волшебного быта сменились сценами войн или танцев. Мелькнули за поворотом белесые, словно плесенью подернутые тени. И мгновенно оказались рядом. Попытались взять в кольцо, но клинок сабли очертил полукруг… и четверо перепуганных живых, безоружные, в лохмотьях, бросились в глубину коридоров. Навстречу другим призракам.

Если не сориентируются вовремя, не сообразят, где находятся, и что их окружает — очень скоро погибнут. Остальные духи, голодные, злые, отчаявшиеся, убьют их, как убивают все живое. Просто из ненависти.

Но, скорее всего, инстинкт самосохранения возьмет верх. По словам Мадхава, все известные ему призраки, обретшие плоть, умирали только естественной смертью. Довольно быстро умирали — потому что плотью обычно становился подвернувшийся под руку некроманту труп, а трупы недолговечны — но не позволяли себя убить. И эти тоже вряд ли позволят.

Хасан только хмыкнул, краем глаза заметив троих из четверки, спрятавшихся в ответвлении коридора. Они полагались на темноту, ждали, пока он пройдет, чтобы потом добраться до выхода. Тоннели Адмиралтейства были известны им лучше линий на собственных ладонях. Ладоней призраки не видели уже лет двадцать, зато те же двадцать лет ушло у них на то, чтоб изучить подземелья.

Показательно, что все трое были женщинами. А вот четвертый — мужчина. Бедолага.

Хартвин убивал не кого попало, не кого захочется (если ему вообще хотелось кого-то убивать. С колдунами никогда точно не скажешь). Хартвин убивал преступников, осужденных на смерть. И если мужчину могли приговорить к повешению за проступок, совершенный по неосторожности, за ошибку, за временное помрачение разума под влиянием вспышки чувств, то к женщинам закон всегда мягче. И если уж дошло до казни, значит, эти три до смерти испуганных дамы, которые крадутся сейчас к выходу из катакомб, совершили что-то по-настоящему плохое. Они умнее, хитрее и злее большинства похороненных здесь мужчин. Да уж, нечего сказать, хорошая услуга Тарвуду — возвращение преступников, казненных много лет назад.

Заноза любит такие фильмы, интересно, как он с этим в реальности справится?

Дверь, ведущая в подземелья, всегда охранялась. Мартин не знал точно, сторожат ее от проникновения изнутри или снаружи, но сразу, как только Порт и башня Адмиралтейства появились на острове, Хартвин оставил в подвале охранников. Прямо напротив двери оборудовали караулку: стол, две скамьи, стойки с оружием и боеприпасами, пара тяжелых «ежей», которыми четыре человека могли быстро перекрыть коридор и на вход, и на выход. В те времена здесь дежурили солдаты тарвудского Гарнизона — уже тогда не стражники — потом, с попустительства Хартвина, а, может, даже по его инициативе, солдат сменили бандиты самой влиятельной портовой группировки, бойцы Койота и Медвежатника. Хартвин, так же, как Калимма, не одобрял перемен и хотел свести к минимуму влияние на остров открытого всем мирам Порта. Поэтому и убрал отсюда своих людей.

Сейчас среди портового люда не было коренных тарвудцев, и почти не было жителей города и поселков.

Заноза, кажется, считал, что это плохо. Мартин с ним об этом не говорил, как-то к слову не приходилось, но он уже понял, что упырь превратил Медвежатника в Слугу не только ради возможности следить за Шиаюн. Занозе нужен был Порт, как часть Тарвуда, нужна была власть над Портом, как частью Тарвуда, и нужны были перемены на Тарвуде, в которых без Порта не обойтись.

Мартин не слишком об этом задумывался, разве только для того, чтобы отвлечься от мыслей о Лэа. Но когда думал, то находил обстоятельства забавными. Хартвин двадцать лет назад призвал на Тарвуд демона, пусть полукровку, зато дракона. Страшную, вроде, силу. Но для острова ничего существенно не изменилось. А потом демон пригрел потерявшегося в Хаосе пацана-упыреныша и, пожалуйста, за каких-то три месяца и его собственная жизнь пошла кувырком, и Тарвуду грозит то же самое.

И, главное, непонятно, хорошо это или плохо.

Мартин покосился на Занозу. Тот стоял у стены, и за полчаса ни разу не шевельнулся. Ну, а что ему? Его никто, кроме Мартина, не видит, не обязательно притворяться живым. Можно не двигаться, не моргать, не дышать.

Футболка и джинсы, разрисованные иероглифами, выглядели на удивление стильно, но сейчас они делали Занозу похожим на манекен из бутика с какими-нибудь очень дорогими авторскими тряпками.

Лэа любила такие. Одежду, в смысле. Одежду из таких бутиков, а не манекены.